А если это провокация?

Уважаемому господину профессору, должно быть, не слишком понравились дружеские объятия маленького капитана. И он в состоянии устроить нам провокацию. Бегите! Вас догонят и перестреляют. Или новую дозу снотворного вкатят. Опять слоновью. Тоже приятного мало. Может это быть профессорской местью? Может! Лично я вполне могу ожидать от него такой гадости, несмотря на то что успел внушить ему самые дружественные чувства.

Стоп! Если есть «прослушка», нам бежать уже бесполезно. Караулить будут с распростертыми объятиями. Хотя мы, по правде говоря, и не собирались этого делать. Иначе зачем мы вообще сюда с такими трудностями добирались? Значит, можно и даже нужно советоваться с Пулатом открыто и обсуждать вариант с провокацией. Это будет нам на руку и одновременно окажется ударом по мстительному профессору. А если «прослушки» нет, все останется на своих местах. Но более подробно мы поговорим на открытом воздухе, где могут быть только растопыренные уши, а они менее чувствительны, чем электронные приборы.

Вода перестала шуметь. Через минуту и Пулат вышел. Лицо его светилось таким счастьем, словно он выиграл в лотерею возможность снова взять профессора в заложники.

– Ну что, товарищ капитан, будем мы бежать отсюда сломя голову еще до ужина или побежим чуть позже, когда жирок успеем нагулять?

Одновременно со словами я подал сигнал о «прослушке». Пулат понял.

– Что, сильно заскучал? – спросил он.

– Скучно до безобразия.

– Мне тоже, – согласился маленький капитан. – И нет ни одного порядочного человека, которого стоит в заложники взять. Даже обидно. Профессор мне теперь совсем не интересен. Он так же скучен, как и все здесь.

– На тебя снотворное все еще действует?

– Для того так долго и мылся. На лету засыпаю.

– И я спать хочу, спасу нет! После ужина – решено! – не бежим. Значит, будем спать?

– Будем. Было бы с кем...

– Ну, местную администраторшу могу тебе уступить. Она не в моем вкусе. Кстати, и тех поварих, про которых Сережа рассказывал. Забирай оптом, я не жадный.

– Ты что, за извращенца меня держишь? – Пулат чуть не обиделся. – Администраторша! Я еще не некрофил...

– Могу поспорить, она лет на пять тебя моложе.

– Ага... Зато я молод душой. Кстати, твои веселые мысли о побеге как-то связаны с тем человеком, который приходил?

– Откуда ты знаешь, что кто-то приходил? Разговор слышал?

– Я думаю, вы шептались... О побеге всегда принято говорить чуть не злобным шепотом. Просто после него остался запах хорошей туалетной воды. Хорошая туалетная вода – моя слабость.

– Да, после ванны с пиявками это, должно быть, в самом деле приятно.

– Не говори мне про пиявок. Мне становится плохо. Пойдем на свежий воздух. Кстати, вон направляется в нашу сторону твой друг Сережа, – показал Пулат в окно.

Сережа спешил, быстро переставляя длинные ноги и сосредоточенно глядя на тропинку, словно что-то там потерял. А вид у него, показалось мне сверху, отнюдь не беспечный. И трудно при всем великом желании не связать его внешнюю обеспокоенность с визитом заботливого незнакомца.

– Зачем заставлять человека подниматься на третий этаж? Спустимся к нему.

– Сейчас, я оденусь, – поспешил Пулат.

И пока я сам натянул куртку-камуфляжку, пока выполнил некоторую нехитрую процедуру – намочил тряпочку и положил в нее парочку самых жирных пиявок, пока закрывал дверь на ключ, маленький капитан уже вышел из своей комнаты.

– Я готов.

Мы стали спускаться и встретили Сережу у лестницы на первом этаже.

– Собрались погулять? – поинтересовался он с самой мрачной физиономией. Но мы не дети, чтобы нас выражением лица пугать.

– Тебя, друг дорогой, в окно увидели и пожалели твои легкие. Все-таки третий этаж – не подвал... Решили по доброте душевной встретить.

Он воровато оглянулся – нет ли кого поблизости. Только после этого сказал отрывистым, почти рваным шепотом:

– После ужина вас приглашает на беседу профессор. Если сможете, откажитесь от встречи.

– Почему?

– Так лучше для вас будет. Мы-то, к сожалению, все через это прошли. А вам не надо... Вам, наверное, это вообще нельзя...

– Почему нам не надо? Почему нам нельзя? – с угрозой в голосе настаивал любопытный Пулат. Любопытство всегда было его пороком. Я уверен, что он исключительно из любопытства и согласился в здешние степи отправиться.

– Потому что после этого вы станете такими же, как мы...

– То есть? Взял, молодой человек, лопату в руки, копай глубже, хоть до уровня могилы.

– Мое дело предупредить! – Сережа чуть не психанул от нашего встречного недоверия. – А уж вы поступайте как знаете... – И выкатил грудь колесом, словно утверждая, что дальше разговаривать не намерен.

– Мы, кажется, собрались прогуляться? – Я взял и того, и другого под руки и потащил к выходу. – Если драться намереваетесь, то на свежем воздухе. За битье стекол могут даже из местной гостиницы выселить и счет на пенсионный фонд выставить. Если выселят, где будем ночевать? Профессорский подвал мне не нравится по причине отсутствия должной вентиляции. На улицу! Вперед!

Они поддались моим уговорам.

– Ключи от комнат оставьте! – скомандовала из-за своего стола администраторша.

– Мы на этой неделе еще собираемся непременно вернуться в этот приют вампиров. И обязательно со свежими вестями, будьте уверены, – бодрым пионерским голосом ответил Пулат, и мы тут же оказались за дверью.

К моему удивлению, администраторша не поспешила вслед за нами с естественным намерением все же отобрать ключи у нерадивых жильцов. Похоже, прощание маленького капитана заставило ее задуматься достаточно основательно и надолго. Пулат умеет прощаться. Это его известная слабость. Помню, когда некие турецкие туристы уезжали из Германии, швейцар-гренадер с гренадерскими же усами очень желал помочь Виталию донести до выхода тяжеленный чемодан. Но у Пулата почти кончились деньги и нечем было заплатить за такую услугу. И тогда он, чтобы швейцар отвязался, очень подробно стал объяснять верзиле на чистом русском языке, а отнюдь не на турецком, что у того отклеился гренадерский ус. Хотя только за день до этого говорил с тем же швейцаром на смеси немецкого и турецкого. Когда мы оглянулись, покидая холл гостиницы, швейцар сосредоточенно трогал свой ус перед зеркалом, будучи не в состоянии понять, что же случилось с его гордостью. У местной администраторши гренадерских усов, к счастью, не оказалось, но задумалась она почти аналогичным образом. Может быть, приняла на свой счет высказывание о вампирах – не знаю...

– А почему приют вампиров? – поинтересовался и Сережа.

Виталий, уже потеряв желание заставить оппонента быть предельно четким и законченным в выражении своей мысли, подробно и с нескрываемым возмущением рассказал ему о своей ванне. Сережа чуть заметно улыбнулся и покосился в мою сторону. Он видел, как я собирал пиявок.

– Кстати, никакие кровавые дела не могут лишить меня аппетита, настоятельно прошу это выучить наизусть. Что у нас с ужином? – Маленький капитан всем своим видом показал страдания голодного неандертальца.

– Скоро. Первая смена уже ужинает.

– Первая смена? А сколько всего смен?

– Две полные, и остатки на третью.

– Ага... К третьей смене все остынет. – Судя по голосу, Пулат готов был заплакать. – А есть остывшую пищу все равно что в «Макдоналдсе» питаться – гастрит себе для полного счастья зарабатывать. Увольте меня, голодного, от этого!

– Что же, пойдемте, – согласился Сережа. – Вы сами приближаете время своего свидания с профессором.

– Мы просто жаждем его, – подтвердил и я. – Только вот не знаю, насколько жаждет он, памятуя привычку товарища капитана Пулатова брать время от времени заложников.

– Столовая там, – показал Сережа. – В полуподвале. Над столовой клуб. Но, кроме бильярда и телевизора, там никаких развлечений. В бильярд очередь занимают за три дня. Списки составляют. По телевизору программы только со спутниковой антенны, больше на иностранных языках. Мало кто смотрит.